Третья древняя, или И один в поле… - Борис Николаевич Григорьев

Третья древняя, или И один в поле…

Борис Николаевич Григорьев

Вместо предисловия

Перед вами, уважаемые читатели, не мемуары, а сборник рассказов, художественная проза. Но эти рассказы о разведке написаны разведчиком — ныне полковником СВР в отставке.

Борис Николаевич Григорьев, автор рассказов, родился 8 февраля 1942 года в селе Порой Трубетчинского района Рязанской (Липецкой) области. Выпускник переводческого факультета 1-го МГПИИЯ им. М. Тореза.

В 1965–1996 г.г. работал в системе разведки КГБ и СВР, с 1996 г. — пенсионер, полковник запаса СВР.

С 1996 г. занимается писательской деятельностью, сотрудничал с целым рядом российских издательств: «Молодая гвардия», «Вече», «ОЛМА-ПРЕСС», «Гелиос», «Центрполиграф» и др.

Работает в историческом жанре, в серии ЖЗЛ опубликованы следующие книги:

«Карл XII», «Королева Кристина», «Бернадот», «Бестужев-Рюмин», «Остерманы», «Васильчиков», биография советского пианиста К.Н.Игумнова,

В серии «повседневная жизнь»: «Повседневная жизнь советского разведчика», «Повседневная жизнь царских жандармов», «Повседневная жизнь царских дипломатов». Издано 6 книг в Швеции.

Владеет немецким, английским и скандинавскими языками.

Это текст, так сказать, официальной биографии.

Насколько сюжеты предлагаемых рассказов перекликаются с имевшими место реальными событиями, читатели могут только догадываться. Несмотря на свою популярность в Швеции как автора статей и книг, Григорьев, прежде всего, человек долга и никогда бы не выложил на всеобщее обозрение нечто, могущее нанести вред интересам Службы и безопасности Родины.

Б. Н. Григорьев. Автор.

Борька-разведчик

Борька Зайцев (это надо же себе представить!) поступил в разведывательную школу. Борька, предел мечтаний которого не простирался дальше деревеньки Мураново, притулившейся по косогору к речке с романтическим названием «Красивая Меча», мог теперь дать волю своему воображению. Воображению, девственность которого была лишь краешком «опорочена» передачами доктора Сенкевича о странствиях в неведомых странах, был предоставлен теперь небывалый простор. Борька мог теперь тоже вообразить себя путешественником, да не простым, любующимся экзотикой, а человеком загадочным, таинственным, скажем прямо, облечённым что ни на есть самой секретной государственной миссией. Вот скажи об этом кому-нибудь из мурановских, так никто не поверит. Ей-богу, не поверит!

Вообще-то сверхъестественного в этом, если разобраться, ничего не было. Всё-таки институт закончил всего с двумя четвёрками, правда, не простой институт, а институт иностранных языков. Оттуда с немецким и английским языками прямая дорога была либо в разведчики, либо в дипломаты. Ровный характер, умение ладить со всеми, аккуратность в делах и поступках — тоже не мало. Борька крепко помнил напутствие родного дяди Егора, колхозного бригадира, высказанное на проводах в Москву после окончания средней школы. Дядя Егор, вернувшийся с войны весь израненный, тогда сказал:

— Ты, Борька, соблюдай у всём меру: и уперёд не забегай, и в отстаюшших не ходи, а так держись посерёдке. И усе будуть тобой довольны. Вот.

Борька, конечно, не стал уж буквально придерживаться этой выстраданной на войне и на колхозной пашне дядиной премудрости — самолюбие и своё мнение у него тоже было! Ну и что, что из деревни: на деревенских вся Россия держится.

А как брали его в разведку, так это вообще чудеса. Разве мог кто догадаться, что под личиной колченогого, невзрачного и сгорбившегося в три погибели заместителя декана, прозванного в незапамятные времена «Крабом», скрывался кадровик разведслужбы КГБ, бывший фронтовик и разведчик, доставивший командованию не одного «языка»? Так вот оказывается, «Краб» все годы учёбы присматривался к Борьке, терпеливо изучал его личные и деловые качества, характер, сильные стороны его личности, ну и, конечно, отдельные недостатки, пока окончательно не убедился, что он, Борька, подходит для разведки по всем статьям.

Борьке понравилось, как уже на первой беседе кадровик с Лубянки почтительно назвал его Борисом Николаевичем. В институте-то преподаватели обращались к нему по фамилии, а братья-студенты просто звали «Зайцем». А тут… Тут, в этой организации, всё было продумано, разложено по полочкам, чётко организовано и всё предусмотрено, так что комар носа не подточит. Особенно сильное впечатление на Борьку произвели слова о конспирации. Кадровик сказал, что о работе в разведке нельзя рассказывать даже родной матери.

Только Генка Анчифоров, комсомольский вожак курса, сильно подпортил картину с конспирацией. Характеристику для работы в органах разведки Борьке давали в присутствии всего комитета комсомола, и противная Нинка Фомина с пятого курса тоже сидела за столом, раскрыв от удивления свои наглые зелёные глаза, как будто видела его в первый раз. До сих пор она его якобы не замечала и всё шушукалась по углам с москвичами. Ну, так смотри на Борьку и кусай губы от злости — какого парня проворонила!

Так вот: Генка зачитал, как полагается, сплошь положительную характеристику комсомольца Зайцева, а в конце как ляпнет: так, мол, и так, товарищ Зайцев рекомендуется для работы в органах госбезопасности! Как будто нельзя было сообщить, что комсомолец Зайцев направляется на работу в почтовый ящик номер такой-то или придумать ещё что-нибудь поумнее! А тут — здрассте вам, в органы! Теперь весь институт будет знать, в какое учреждение получил распределение Борька-Заяц. А он ведь даже матери написал, что устраивается работать переводчиком в отдел информации одного очень закрытого московского НИИ. Правда, Нинка после слов Анчифорова от удивления чуть со стула не упала, но так ей и надо. «Краб», как мог, посочувствовал Борьке и выразил надежду, что комсомольцы института — твёрдые орешки и противнику о будущей профессии Борьки не проболтаются.

— В случае чего, — сказал он, — тебе поменяют фамилию, и всё будет шито-крыто.

Смена фамилии ещё больше расположила Борьку к будущей работе, и он успокоился. Оставшийся месяц до учёбы в спецшколе Борька провёл в Мураново. Он купался, загорал, с утра брал удочку с банкой навозных червей и уходил на Красивую Мечу ловить пескарей и раков. Он выбирал место подальше от деревни и сидел у воды до самого вечера, даже если рыба совсем не клевала. Одним словом, набирал силу для будущей тяжёлой работы.

Все в деревне нашли его возмужавшим и повзрослевшим. Сидя у задумчивой реки или бродя по Русину лесу, он всё думал-размышлял о будущем, которое всегда прекрасно, а в разведке — особенно. Перед ним вставали различные картины, суть которых всегда сводилась к тому, как разведчик Зайцев докладывает в Москву важную информацию, которая предупреждает страну о неожиданном нападении противника или помогает ликвидировать разрыв с коварным Западом в изготовлении смертоносного оружия.

В деревню из Москвы и других городов приехали дружки Борькиного детства, они звали его «посидеть и вспомнить прошлое», но он всё отнекивался, чем вызвал их недоумение и даже обиду.

— Он теперь с «поплавком», куда нам, работягам, с ним тягаться, — говорили они. — К нему